Печенье
с шоколадной крошкой на апокалипсис
Клэр
Сполдниг
В три утра я звоню Дани.
– Они пришли
за моей семьей, – говорю я. – Наконец-то.
Она молчит.
– То есть, я
знал, что я не в списке. И я знал, что они
в списке. Но все равно. – У меня в горле
ком. Все кажется таким близким. Таким
давящим. Я хочу кричать. Бросить в стену
что-нибудь твердое и бьющееся.
Прижимая
трубку к щеке, я слушаю дыхание Дани.
– Ты в порядке?
– спрашивает она.
Я задыхаюсь.
Я ненавижу все и всех.
– Ну, дом
немного странный. Слишком тихий.
– Приходи ко
мне, – говорит Дани, ее голос звучит
веселее, увереннее. – Я собиралась
испечь что-нибудь.
***
Мне не верится
насколько яркими, острыми и серебряными
могут быть выглядывающие через дыры в
облаках звезды в три утра. Несколько
хлопьев дрожат в теплом ночном воздухе.
Люди называют их "прощальными
снежинками". Белые снежные хлопья
смешанные с горячим черным пеплом. Когда
показывается прощальный снегопад, ты
знаешь – фронт судного дня в одном-двух
днях пути от твоего города.
Я знаю, что
большинство моих соседей спят в своих
кроватях, что лишь один из пяти отобран
для Святилища, но все равно проще думать,
что я единственный живой человек в целом
городе.
Дани живет в
миле от меня.
Я вздыхаю,
входя в ее кухню – укрытие, наполненное
теплым маслянистым светом и запахом
тающего шоколада, но этого не достаточно,
чтобы освободить меня от осознания, что
это последние три часа утра перед концом
света, и от крика, вонзившегося меж
ребер.
– Доброе
утро. Хватай мерные стаканчик, – говорит
Дани, размахивая деревянной ложкой и
куском масла.
– Твои родители
не спят?
– Спят. Они,
вероятно, проспят и завтрашний апокалипсис,
– говорит Дани. – Только ты и я.
– Хорошо, –
говорю я.
Мы принимаемся
за выпечку так, будто завтра уже не
будет.
***
Мы садимся в
гостиной и выключаем телевизор. Появляется
президент, читающий проповедь, его
тяжелая челюсть дрожит.
– Есть ли в
Списке спасенных Ваше имя? Вы уверенны
в своем билете в Святилище? Исследуйте
свою душу – Бог спасает только тех, кто
раскаялся в грехах своих и открыл ему
сердце.
Дани переключает
на рекламу пылесоса, в которой бойкая
женщина скачет по дому под бренчание
музыки, и пыль исчезает с поверхностей
цвета карамели.
– Так то
лучше, – говорит Дани.
Она с ногами
забирается на диван и кладет голову мне
на плечо. Я обнимаю ее. Мы едим печенье,
чувствуя на языке еще не застывшую
шоколадную крошку.
Дани поднимает
стакан молока.
– Счастливого
конца света, – говорит она.
– За апокалипсис,
– отвечаю я, и наши бокалы звенят друг
о друга. Мы пьем.
***
Последние
печенки закончились. Дани уснула, ее
голова лежит на моих коленях, стаканы
опустошены и стоят на столе, окруженные
крошками.
Я глажу ее
волосы. Я держу ее за руку. Я смотрю, как
за окном гостиной, на небе необычного
зеленого оттенка восходит солнце.
***
Когда ее
родители спускаются вниз, Дани еще спит.
Увидев меня на своем диване, ее мама не
говорит ни слова, лишь осторожно, чтобы
не разбудить Дани, наклоняется и обнимает
меня.
– Я рада, что
ты здесь, милый, – говорит она. – Ты
голоден? Я сделаю французских тостов.
Дани сонно
моргает и соскальзывает с моих коленей,
почувствовав наполняющий комнату запах
яиц и корицы.
– С добрым
утром, – автоматически говорит она.
– Утром, –
говорю я, "добрым" застревает у
меня в горле.
– Хм, сегодня
газеты нет, – говорит отец Дани и смеется.
– Ли, я застрял на вчерашнем кроссворде.
Не хочешь взглянуть?
Когда я
радостно тянусь за газетой и ручкой,
которые мне протягивает ее отец, Дани
закатывает глаза.
– Чудик, –
говорит она и целует меня в щеку.
Я заканчиваю
кроссворд в считанные минуты, и как
только мы садимся за французские тосты,
дом сотрясает удар грома.
– Началось,
– говорит отец Дани.
– Давайте
же, – говорит мама Дани. Она хватает
тарелку с тостами. Отец Дани берет
фонарик и радио со стойки, на которой
они стояли уже несколько недель. Дани
поднимает шахматную доску. Я выглядываю
в окно. В нескольких милях с неба
обрушивается черный палец грозовой
воронки, украшенный молниями и огнем.
Свет мигает
и тухнет. Поднимается ветер.
В подвале мы
сооружаем баррикаду из подушек, собираемся
вместе и доедаем тосты. Немного сиропа
проливается на одеяло.
***
– Может
включим радио? – предлагает мама Дани
два часа спустя. – Не новости. Музыку.
Я думаю сейчас нам просто необходимо
немного музыки.
Я хочу спросить
ее, не сошла ли она с ума, но раздается
удар грома, сотрясающий подвальную
дверь, и я понимаю, что тоже не хочу
больше слышать звуки шторма.
Радио щелкает
и начинается Party in the U.S.A, как же хорошо
чувствовать музыку, отражающуюся от
стен, заглушающую ветер. Дани начинает
подпевать, хоть у нее и нет слуха, а затем
присоединяются и родители. Ветер шумит,
и мы кричим изо всех сил. Когда начинается
песня, слов которой мы не знаем, Дани
открывает дверь из подушек и выталкивает
меня в холодный темный подвал, где мы
кружимся в диком танце. Ее родители тоже
выбираются из гнездышка подушек и одеял,
и отец Дани начинает танцевать, а ее
мама качается из стороны в сторону.
Дани притягивает
меня ближе, лицо раскраснелось, глаза
сияют, руки на моих бедрах, и мы танцуем
едва переводя дух, тем временем четыре
голоса сплетаются в нестройный хор, а
над головой дождь и ветер хлещут руина
дома. Когда песня заканчивается, Дани
обвивает руками мою шею и целует меня,
прямо на глазах у родителей, но они,
кажется, не возражают.
***
Никто точно
не знает, что такое Святилище – подземный
бункер или магическая колония на луне,
космический корабль или караван
чистеньких белых правительственных
машин. Я пытаюсь представить друзей и
семью счастливыми, здоровыми, не
испытывающими страха. Я пытаюсь
представить себя там, с ними.
Образ кажется
таким далеким. Глянцевый, идеально-открыточный
и нереальный. Что-то из буклета воскресной
школы. Но я так и не решил верю ли я в
бога, и уж точно я не верю в Святилище.
Вот все, что
я могу представить: ветер понемногу
умирает, а когда фонарик начинает мигать,
тьма в подвале становится все более
непроглядной. Ужин, состоящий из воды
из бутылок, соленых крекеров и
консервированного тофу на тарелке, все
еще липкой от утреннего кленового
сиропа.
Форт из подушек
разобран на две горы подушек и одеял,
чтобы сделать кровати. Дани не спит. В
этот раз я засыпаю на ее коленях, ее
пальцы с невыразимой нежностью вычесывают
колтуны из моих волос.
– Я люблю
тебя, – шепчет она. – Я люблю тебя, люблю
тебя, люблю тебя.
Рядом мягко
храпят ее родители. Шахматная доска
брошена на середине девятой партии,
готовая к возобновлению поединка завтра
утром. Если мы проснемся завтра утром.
Вечер первого
дня конца света. Нас четверо, все еще
здесь.
Конец
Комментариев нет:
Отправить комментарий