Не открывай. Нина Кирики Хоффман

Не открывай

Нина Кирики Хоффман

оригинал

Сегодня ночью они вернутся.

Каждый год родители запирали меня и мою младшую сестренку Индию в нашей комнате, но не в этот раз. Теперь они решили, что я достаточно взрослая, чтобы остаться в гостиной, чтобы услышать стук в дверь, крики и шепот под окнами. Моя сестра наверху, в нашей спальне, одна, окно на ночь забито фанерой. У нее есть iPad с отключенным Wi-Fi и куча закуски и напитков без кофеина. Сегодня ей запретили смотреть новости. Папа поставил в нашей комнате биотуалет, прямо как в прошлом году.

Мама задернула все занавески в гостиной: и тюль, и тяжелые зимние шторы. Обычно с улицы просачивается свет фонарей. Сегодня комнату освещают лишь свечи в керамических подсвечниках, которые мама расставила по всей комнате. Шесть на крышке пианино и два на кофейном столике. Все золотое и угрюмое. Отсутствие обычного света делает комнату еще более жуткой.

Папа протягивает мне кружку горячего шоколада. В нем плавают кусочки зефира. Я делаю глоток. Это мой любимый осенний напиток, обычно я получаю его, когда хорошо себя веду. Я говорю: «Погодите-ка. Я думала я уже достаточно взрослая. Разве это не детский напиток?»

– Абайда, ты уже не ребенок.

– Как это понимать?

Стук в дверь.

– Ш-ш-ш, – шепчет папа.

Я пью. Шоколад нашептывает тепло и уют, разливает сладость и тьму по языку. Я наслаждаюсь им и жду, когда папа откроет дверь.

Снова стук в дверь, на этот раз громче. Я ставлю кружку и иду к двери.

– Не открывай, – шепчет мама.

– Это Кевин? – громко спрашиваю я и слышу ползущие вдоль стен шепот и бормотание множества людей.

– Мама, это я, – доносится из-за двери голос Кевина. Мой брат-близнец, умерший в прошлом году. Мой левый бок всегда мерзнет, потому что его нет там, где он должен быть.

– Это не он, – шепчет мама.

– Абайда. Это я. Впусти меня. Я всего лишь хочу увидеть тебя еще раз.

– Кевин! – я бегу к входной двери и хватаюсь за ручку.

Папа хватает меня за руку, но я открываю засов и поворачиваю ручку прежде, чем он успевает остановить меня.

Дверь открывается на один дюйм, на два, на три, и я вижу Кевина. Он не плотный, лишь очертание в голубом свете, но на его лице знакомая полуулыбка, какой мы обменивались, когда делил шутку не произнесенную вслух. Все мое тело болит от тоски по нему. Я пытаюсь установить с ним мысленный контакт, которые всегда нас связывал, по которому я постоянно скучаю.

Мой разум натыкается на что-то очень ледяное. Это больно. Я прилипаю к нему, как будто лизнув замерзшие перила. Крошечный всполох тепла, оранжевый отпечаток пальца, тает в бесконечных льдах. Узор и цвет кажутся знакомыми, радостное свечение моей жизни пока Кевин был жив. Я тянусь...

Папа захлопывает дверь и запирает ее. Его рука грубо обхватывает мои плечи. Он тянет меня в гостиную. «Ты хоть знаешь, что ты только что наделала?» – шепчет он.

– Кевин, – шепчу я.

– Это не Кевин, – он ставит меня перед собой и трясет за плечи. – Абайда. Это не Кевин. Кевина больше нет. Ты же знаешь.

Я не знаю. Я только что его видела. Чувствовала его.

Не он. Но версия его. Лучше, чем ничего. Лучше, чем прошлый полумертвый год, в который я, как зомби, плелась сквозь свою жизнь, живя только для того чтобы помнить, что Кевина больше нет.

Дверь трещит. Засов поворачивается. Дверь медленно приоткрывается. Один дюйм, два, три. Что-то зеленое и жуткое просачивается внутрь, растекается по деревянному полу, катится к нам низкой, бурлящей, мутной волной.

– Слишком поздно, – шепчет мама.

Родители обнимаются. Они закрывают глаза, когда зеленое дотрагивается до их туфлей и шипит.

Я смотрю вверх и думаю о Индии, запертой в комнате наверху с одеялом, затыкающим щель под дверью. Закуски. Напитки. Туалет. Может быть, утром она сможет наделать достаточно шума, чтобы кто-нибудь пришел и выпустил ее.

Я встаю на колени и тянусь рукой к зеленому, а разумом – к Кевину.

Я чувствую его. Я уверена.

Я не уверена.

Конец